Третья глава
Весной 1942 года Верховный Главнокомандующий допустил вторую (и последнюю) стратегическую ошибку, которая вновь поставила нашу страну на грань катастрофы; первая ошибка была в августе-сентябре сорок первого, когда немцы выиграли крупномасштабное Киевское сражение, сломав складывавшееся равновесие и открыв себе дорогу на Москву. Во второй стратегической ошибке, как и в первой, виноват был, конечно, не только Сталин, виноваты были Тимошенко, Хрущёв, Жуков, другие генералы, некоторые генштабисты, да и автор этих строк тоже. Если уж кто и был совсем неповинен, так это дальновидный Шапошников, отстаивавший свою точку зрения до той последней черты, за которой кончалась дискуссия и начиналась суровая дисциплина, без коей армия не может существовать. Тем более, что есть давний и очень правильный моральный закон: ответственность несёт не тот, кто выдвигает предложения, а тот, кто принимает решение. Да, высший руководитель обязан знать и понимать больше разработчиков, обязан соотносить их мнение со своим и брать на свои плечи тяжкий крест окончательного выбора. С готовностью отчитаться на любом суде перед народом и историей, обрести славу или проклятие.
Для понимания дальнейших важных событий нужна хотя бы краткая оценка сложившейся обстановки: в этой оценке у Генштаба и Ставки было почти единое мнение. Считалось, как только придут погожие летние дни и подсохнут дороги, немцы начнут активные боевые действия. Фашисты были просто обречены на это, оборона для них гибельна, они должны добиться успехов любой ценой, время и обстоятельства работали против гитлеровцев. Однако после больших зимних потерь немцы не имели возможности вести наступление сразу на всем советско-германском фронте, как в прошлом году. Значит, выберут одно направление, которое посчитают наиболее важным. Но какое?
Северное крыло, от Ленинграда до Мурманска, особенного беспокойства не вызывало. Ни немцы, ни финны не создавали там новых группировок, а уже имевшиеся, если и усиливались, то незначительно. Возле Питера фашисты были скованы кровопролитными изнуряющими боями со 2-й ударной армией и другими нашими войсками, пытавшимися разорвать кольцо блокады. Дела там шли с переменным успехом. Туда направлены были мастера оборонительных сражений генералы Мерецков и Говоров, активный генерал Власов, там находился умелый, самостоятельный организатор Жданов. Там – леса, болота и бездорожье, губительное для вражеской техники. Если бы даже немцы нанесли на севере свой главный удар, они не смогли бы продвинуться дальше линии Архангельск-Вологда, намеченной ими ещё в прошлом году. Отрезали бы нас от северных портов, через которые поступала помощь союзников, осложнили бы наше положение, но это был бы лишь частный успех противника, не решавший его главных проблем. Немецкое командование, безусловно, отдавало себе в этом полный отчёт.
Наиболее опасным Генштаб и Ставка считали центральное Московское направление, включавшее в себя Калининский, Западный и Брянский фронты. Враг здесь был отброшен, но положение оставалось сложным и невероятно запутанным: часть наших сил, как я уже говорил, сражалась в окружении, в полуокружснии, а с другой стороны, и немецкие войска были отрезаны или полуотрезаны нами или держались в блокированных гарнизонах. Бои не затихали. Здесь находились наши наиболее, закалённые и опытные соединения, накапливались резервы, но и противник сосредоточил тут свыше 70 дивизий, имел наиболее короткие и надёжные транспортные пути, связывавшие с оперативным и стратегическим тылом: через Минск и Варшаву до Берлина. Вроде бы со всех точек зрения немцы должны были искать решения своих военно-политических проблем именно на этом направлении. К примеру, нанести удар от Брянска и Орла на север, подрезать весь наш Западный фронт, выдвинувшийся далеко вперёд, почти до Вязьмы, до Ржевского выступа. Само начертание линии фронта подсказывало. Но немцы вынуждены были терять время, ликвидируя наши многочисленные вклинения, преодолевая сопротивление наших войск, отбиваясь от наших атак. Силы сторон были примерно равны, положение и у тех и у других неустойчивое. Отсюда и неопределённость: какие шаги предпринять?
Иначе обстояли дела на южном крыле огромного фронта, если брать от Ельца до Азовского, до Чёрного моря. Тут наблюдалась определённая закономерность, достаточно чётко обрисовывались вражеские группировки, способные не только обороняться, но и наступать. Немцы накапливали силы в районе Орла и Курска. Но куда они двинутся, эти силы – на север, на Москву или на восток, на Воронеж?
Немалую опасность представляли для нас вражеские войска, особенно танковые дивизии, сосредоточенные в Донбассе и в районе Таганрога (нацеленные на Ростов, на «ворота Кавказа»). Они успели отдохнуть и пополниться после зимних потерь. Много войск немцы имели в Крыму, но там наша оборона под Севастополем и на Керченском полуострове представлялась прочной, на Крымском фронте (Керчь) мы даже имели перевес. Ну и в конце концов не Крымом же ограничатся немцы в новой кампании.
Итак, близилось лето, время решающих действий, а замыслы врага не были вскрыты нами, что влияло и на наши планы. Не было у нас в верхах единого мнения, не просматривалась перспектива, а это всегда плохо для государства, особенно для государства воюющего. Легко рассуждать задним числом, анализируя успехи или ошибки, а попробуй заглянуть вперёд на год, на месяц, хотя бы на неделю: тьма-тьмущая. Но на то ведь и государственные деятели, чтобы предвидеть варианты, сводить до минимума ошибки, а допущенные исправлять быстро. Во всяком случае, не допускать просчётов с тяжкими последствиями. А в ту пору вернее всех оценил обстановку и занял самую правильную позицию Борис Михайлович Шапошников. Позицию столь же верную, сколь и простую: преднамеренно использовать конец весны и лето только для оборонительных действий на всех фронтах. Это позволит нам свести до минимума неприятности, связанные с превосходством немцев в технике, накопить силы для осенне-зимнего наступления .
Маршал Шапошников заметил и то, чего не осознал никто другой: неопределённость, которая была не только у нас, но и у немцев. По всем данным, фашисты, как и мы, выжидали, не решив, где нанести главный удар. Наша разведка до середины весны ни на одном участке не отметила вражеской группировки, готовой для большого наступления. Колебались гитлеровцы, хотя имели крупные резервы в глубине. Значит, говорил Шапошников, не надо спешить, не надо нам своей активностью провоцировать фашистов на ответные действия. Немцы колеблются, а время течёт. Неожиданности, конечно возможны. Но и Генштаб не спал (конкретно опять же Шапошников, Василевский, Ватутин), сосредоточивал наши стратегические резервы на трех наиболее опасных направлениях: под Москвой, в районе Воронежа и возле Сталинграда. Иосиф Виссарионович понимал, что с военной точки зрения предложения Шапошникова были правильными. Но над ним, над политиком, все ещё довлели и другие соображения, он ещё не до конца понял, что в войне только победа оправдывает все. А поражение – это конец всего. Сталин же хотел скорее подтвердить своё обещание народу близкого успеха, хотел добросовестно выполнить наши обязанности перед союзниками, надеясь на их соответствующие действия. А ведь сколько раз я твердил ему, что прагматичные, беспринципные англо-американцы никогда не предпримут ничего, что не сулит им близкой и очевидной выгоды. Разве можно порядочным людям сотрудничать на равных с бессовестными, беспардонными торгашами и игроками!
Давление на Сталина возрастало с нескольких сторон. Особенно, как и в январе, со стороны Тимошенко и Хрущёва, которые предлагали, просили, доказывали необходимость наступать на юге, освободить хотя бы часть Украины, тем самым вдохновить украинский народ на борьбу с оккупантами. И условия для этого есть: концентрация наших войск в районе Изюм-Барвенковского выступа, откуда выгодно наступать на Харьков. Напористость, активность Хрущёва были хорошо известны Сталину, и он ценил их. Немалое значение имела и неколебимая уверенность маршала Тимошенко в себе, в том, что он никогда не проигрывает. Если и случаются поражения, то это лишь трамплин будущего успеха, как говорил о себе Тимошенко. Искренняя убеждённость – она ведь воздействует. Тем более, что всем нам хотелось успехов, а Хрущёв и Тимошенко их гарантировали. Почему Верховный Главнокомандующий не должен был верить людям, ответственным за положение на своём участке, почему бы, обороняясь на всех других направлениях, не позволить Хрущёву и Тимошенко нанести удар, имеющий не только военное, но и политическое и экономическое (освобождение Донбасса) значение?! Действительно, силы для этого у них есть, начертания линии фронта выгодны для наступления (хотя Барвенковский выступ при неблагоприятных условиях мог превратиться в ловушку для наступающих, что и случилось потом).
Раздрай, колебания. Шапошников сравнивал позицию, к которой склонялся Сталин, с позицией Троцкого на переговорах с германцами в Бресте в восемнадцатом году. У Троцкого было: ни мира, ни войны; договор с кайзером не подписываем, но армию распускаем. У Сталина так: переходим к стратегической обороне, но наносим удар для освобождения Украины… Нелестные слова Шапошникова дошли до Иосифа Виссарионовича и, конечно, обидели его. Сталина хоть с чёртом сравни, он как похвалу воспринял бы, но чтобы с ненавистным врагом… Однако открыто обида не проявилась, уважение к Борису Михайловичу пересилило, да и понимал Сталин, что печётся Шапошников лишь об интересах дела.
На Верховного Главнокомандующего давили не только Хрущёв и Тимошенко, добивались своих целей командующий Калининским фронтом генерал Конев и командующий Западным фронтом генерал Жуков. Им рано было думать только про оборону, надо было с наименьшими утратами завершить масштабную Ржевско-Вяземскую операцию. У Конева гибли две его армии, вырвавшиеся далеко вперёд на юго-запад, и теперь полуотрезанные немцами. У Жукова немного полегче, хотя бы потому, что у него погибала во вражеском кольце только одна 33-я армия генерала Ефремова.
Спасать надо своих, исправлять положение, добиться этого можно было не пассивной обороной, а только активными действиями. Но какими? Сил-то для наступления ни у Жукова, ни у Конева не имелось. И в этот сложный период на первый план опять выдвинулась фамилия Белова, командира «пожарной команды» на юге в прошлом году, «генерала критических ситуаций» в боях под Москвой, разгромившего танковую армаду Гудериана. А весной сорок второго года Павел Алексеевич Белов, со своей незаурядностью совершил то, чего не бывало в военной истории, создав на своём участке положение, не укладывавшееся ни в какие каноны и открывавшее большие перспективы. О чем и пойдёт речь.
Вспомним: под жёстким давлением Жукова и его заместителя Захарова, в конце января генерал Белов пробился через Варшавское шоссе и увёл в рейд на Вязьму, по тылам противника, боевое ядро 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Вязьмы достиг, однако окружить и уничтожить двумя нашими фронтами вражескую группу армий «Центр» не удалось. Удержали немцы неширокую кочергаобразную полосу вдоль железной дороги от Днепра до Ржева, этакую кривую занозу. И вот тут начинается то, что можно объяснить только военной талантливостью Белова, проявлявшейся именно тогда, когда он обретал независимость от начальства, действовал по своему усмотрению, под свою ответственность.
Детализируем ситуацию. Две армии Конева, прорывавшиеся к Вязьме с северо-востока, отброшены и почти уничтожены. Такая же беда и в 33-й армии, узким клином выдвинувшейся к Вязьме с запада. Она тоже гибнет, задыхается в кольце. Генерал Ефремов застрелился, предпочтя смерть позору плена. Не обряжаясь в судейскую тогу, я, тем не менее, должен отметить вот что. Не хотел, не любил вспоминать о той трагедии уважаемый мною Георгий Константинович Жуков. Скупо высказался в своих мемуарах: «…считаю, что нами в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы. Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника». Однако, признав сие, упустил или запамятовал Георгий Константинович некоторые подробности. В марте, мол, «по просьбе генерала П. А. Белова и М.Т. Ефремова командование фронта разрешило им выводить войска на соединение с нашими главными силами. При этом было строго указано выходить из района Вязьмы через партизанские районы, лесами, в общем направлении на Киров, где 10-й армией будет подготовлен прорыв обороны противника, так как там она была слабее…»
Сразу две существенных неточности. Во-первых, Белов с просьбой о выходе из немецкого тыла не обращался. А второе и главное состоит в том, что Ефремов как раз и выполнил хоть не этот, а другой приказ все о том же – пробиваться к своим, результатом чего и был полный разгром его армии. Лишь небольшая часть личного состава вышла в район группы войск Белова, и Павел Алексеевич объединил прорвавшихся в одной стрелковой дивизии. А сам-то Белов и не помышлял об отходе, о прорыве назад, к своим. Он, как увидим, имел иные планы.
Значит, в апреле – мае наши войска Калининского и Западного фронтов, пытавшиеся окружить немцев в районе Ржев – Вязьма, потерпели неудачу, были разгромлены, рассеяны, отброшены. А у Белова, глубже других вонзившегося во вражеские тылы, опять чудеса: Павел Алексеевич, образно выражаясь, как всегда, был на коне даже в той немыслимой ситуации, в которой оказался. Многомудрый Шапошников на вопрос Сталина – каково положение у Белова, ответил очень даже своеобразно: «Положение? Между невероятным и невозможным». Что же крылось за столь экстравагантным определением?
Если нельзя изменить обстоятельства, то можно изменить своё отношение к ним и извлечь из них всю потенциальную пользу, – таким правилом руководствуются умные, самостоятельные люди. Белову выпала доля возглавить редчайшую и сложнейшую операцию, провести рейд воинского соединения по тылам противника. Можно убояться такой ответственности, но можно и за честь почитать. Белов, как и все наши командиры-кавалеристы, знал, конечно, мнение Виталия Марковича Примакова, под руководством которого в годы гражданской войны дивизия (а затем корпус) Червонных казаков совершили несколько весьма успешных рейдов по белогвардейским, петлюровским, польским тылам. (Помните, в одном из таких рейдов участвовал мой друг Алёша Брусилов? Сам Примаков проходил по делу группы Тухачевского, был осуждён и погиб в 1937 году). Вот слова Виталия Марковича:
«Рейд – могучее средство, дающее победу слабому числом над более численным противником, даже в момент наступления последнего… Прорыв фронта пехотой, в первый день большой пробег, который выводит конницу из зоны, насыщенной фронтовыми частями, затем идёт удар по коммуникациям, по снабжению, по тылам и, наконец, бой с отходящими частями противника… В эпоху механизации, связанной с громоздкими тылами, значение рейда вырастает пропорционально сложности тылов. Рейд – мощное средство в руках командования, если он связан с общим планом операции».
Генерал Белов в полной мере использовал открывшиеся в рейде возможности. Общая неудача под Вязьмой не обескуражила его, он понял, что, находясь в тылу противника, можно рассчитывать только на себя, на собственную инициативу. А это как раз соответствовало его натуре, тем более, что и разнообразное начальство было теперь далеко, за линией фронта. Мы говорили о том, что в конце января сорок второго года Белов прорвался через Варшавское шоссе в тыл неприятеля с боевым ядром своего гвардейского кавкорпуса, с сабельными и пулемётными эскадронами. Около шести тысяч человек ушли тогда в рейд вместе с ним. По заснеженным лесам, по бездорожью – на Вязьму. А три месяца спустя, после многочисленных боев и потерь, группа войск генерала Белова насчитывала около тридцати тысяч человек и контролировала в немецком тылу пространство, равное, примерно, территории Бельгии, с несколькими городами и райцентрами, в том числе город Дорогобуж. На всем этом пространстве была восстановлена советская власть, немцы носа сунуть не смели туда. Не до этого! Части девяти (!) гитлеровских дивизий, обложившие территорию Белова, заботились лишь о том, чтобы оный легендарный Белов не продвинулся дальше на запад, за Днепр или не нанёс бы новый удар по Вязьме.
Как он силу-то нарастил, непостижимый Павел Алексеевич, начав своё пребывание в немецком тылу с упомянутыми шестью тысячами конников и двумя тысячами воинов-парашютистов 4-го воздушно-десантного корпуса, включёнными в состав его группы? Самый простой ответ: энергично использовал все местные возможности. Ещё летом в тех районах, куда прорвался Белов, гремели большие бои, в том числе – известное Ельнинское сражение. Затем при осеннем наступлении немцы окружили там, в огромных лесных массивах, несколько соединений Красной Армии, рассеяли их. Воины укрывались в глухих деревнях. В импровизированных госпиталях лечили раненых. Возникали партизанские отряды, костяком которых были армейские бойцы и командиры. На полях осталось под снегом большое количество оружия, боеприпасов. Целые склады. Местные жители знали, где и что есть. Генерал Белов использовал все это.
В то время когда немцы одну за другой уничтожали три наших армии, участвовавших в Ржевско-Вяземской операции, Белов, находясь в тылу врага, расширял зону своих действий и укреплял свою группу. Добившись специального разрешения Верховного Главнокомандующего, укомплектовал полки бывшими окруженцами, мобилизовал местное мужское население от 17 до 49 лет. И вот чем располагал он к середине апреля сорок второго года. Основу группы войск составляли, как и прежде, 1-я и-2-я гвардейские кавалерийские дивизии, пополненные за счёт трех расформированных после больших потерь лёгких кавдивизий. Затем 4-й воздушно-десантный корпус генерала Казанкина, хоть и немногочисленный, но крепко сколоченный, с боевым опытом. Со стороны Вязьмы группу прикрывала 329-я стрелковая дивизия, остатки которой пробились к Белову из 33-й армии: дивизия была пополнена и восстановлена.
Некоторое количество своих кадровых командиров Белов направил на формирование партизанских соединений. Ему удалось создать 1-ю и 2-ю партизанские дивизии, достаточно вооружённые и вполне боеспособные. Кроме того, Отдельный партизанский полк майора Жабо, батальон противотанковых ружей, различные специальные подразделения, несколько вполне сносных госпиталей разного профиля, вплоть до инфекционного. И даже почти немыслимое: уходивший в рейд без единого танка, Белов создал в тылу немцев целую танковую бригаду. Разыскивали подбитые машины, ремонтировали в сельских кузнях, собирали из двух одну. Среди окружснцев нашлись танкисты и трактористы. Двадцать готовых к бою танков – это не шутка! И ведь буквально из ничего.
Генерал Жуков, относившийся к Белову с долей ревности, говорил тогда, усмехаясь: «Паше только собственной авиации не хватает. Посидит ещё в немецком тылу, и самолётами обзаведётся». Но не точное определение изобрёл Георгий Константинович. Суть как раз в том, что Белов не «сидел» во вражеском кольце, отбиваясь от противника, а постоянно действовал, причём действовал изобретательно, смело, с этакой кавалерийской лихостью, с ощущением превосходства над противником. Войска Белова, сковывая немцев у Вязьмы, освободили город Дорогобуж, вышли к Днепру, вели бои за Спас-Деменск, за Ельню и южнее её. Фактически Белов контролировал пространство, совпадавшее с огромным треугольником железнодорожных магистралей Смоленск – Вязьма, Вязьма – Спас-Деменск и Спас-Деменск – Ельня – Смоленск, частично перекрывая названные дороги. И это почти без помощи с Большой земли, на подножном корму, как говорят кавалеристы.
Все бы хорошо, но была и другая, не очень приятная сторона. Белов выпал из круга наиболее острых интересов высшего руководства, как это бывает с людьми, не требующими особых забот и внимания. На других участках постоянно что-то случилось. Командующие разных рангов сообщали о боях, о потерях, ждали указаний, просили помощи: подкреплений, боеприпасов, обмундирования и всего прочего. С ними Генштаб и Ставка постоянно работали.
А генерал Белов, находившийся в странном положении «между невероятным и невозможным», гораздо реже других обращался к начальству, скупо и скромно докладывал о своих делах, а, если просил, то самого минимального: подбросить по воздуху патроны и медикаменты. Иногда, впрочем, удивлял штаб Западного фронта и московских военных чиновников обращениями странными и вроде бы неуместными. Потребовал несколько бочек коньяка доставить к майским праздникам – это можно понять. Но вот просьба – срочно прислать большое количество комплектов женского обмундирования и во что бы то ни стало, в первую очередь, женские чулки, чуть ли не пятьсот пар… Интенданты обратились за разъяснением. По радио пришёл ответ по всей форме, с номером и подписями. Зима, мол, кончилась, наши медички и другие военные женщины переобулись в сапоги, в грубые солдатские ботинки. А их ноги более привычны к чулкам, чем к портянкам. Снаряды сами добудем, а чулки взять негде… И ведь добился Белов, послали ему за линию фронта необычный груз.
Чулки – это штришок к портрету и, думаю, вполне уместный в этой серьёзной главе, рассказывающей об очень важном, о стратегической раскладке на летнюю кампанию сорок второго года. И не кто иной, как Белов, внёс в наши замыслы такую существенную поправку, которая могла бы изменить весь ход дальнейших военных событий. Ставка ещё не сделала свой выбор. Обороняться? Наступать на юге? Мы теряли драгоценное время. Особенно тревожился Борис Михайлович Шапошников, привыкший рассчитывать несколько ходов вперёд. Трещина, наметившаяся между ним и Иосифом Виссарионовичем, с каждым днём становилась заметней, хотя на взаимном уважении это не сказывалось. И вот в этот период споров, неуверенности, колебаний на имя Жукова поступил документ, который сразу стал известен в Генштабе и в Ставке, вызвавший надежды одних, огорчение других и, во всяком случае, подтолкнувший развитие событий.
Речь идёт о радиограмме за номером 1596, подписанной генералом Беловым и его ближайшими соратниками, комиссаром Милославским и начальником штаба Вашуриным. Потом ещё пришло дополнение к ней, детализирующее некоторые аспекты. Но я для лучшего понимания буду говорить об этих документах сразу вместе. Радиограмма большая, из общей части и одиннадцати пунктов, там много географических названий, наименований воинских частей и соединений, непосвящённому человеку трудновато разобраться в подробностях, поэтому процитирую лишь вводную часть, которая раскрывает суть дела.
"Докладываю на Ваше рассмотрение оценку обстановки и предложения. Протяжённость фронта по окружности превышает 300 км. Силы противника: на линии Милятино – Ельня разведано шесть пехотных дивизий. К Ельне подходят подкрепления со стороны Рославля и Смоленска. Западнее реки Днепр обороняются неустановленные силы. На севере – Ярцево, Семлево, ст. Волоста-Пятница – прикрывают подступы к железной дороге разрозненные сборные части, в том числе 35-й и 23-й пехотных дивизий.
Вывод: группа участвует, в окружении Вяземской, Ельнинской, Спас-Деменской группировок противника и в свою очередь находится в оперативном окружении.
Силы группы и протяжение фронта вынудили меня перейти к оборонительным действиям. Инициатива заметно переходит в руки противника. Резервов нет. В этих условиях выдвигаю НАСТУПАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН".
Вот весь он тут, Павел Алексеевич Белов! О чем думал бы любой другой генерал, находясь в окружении, лишённый снабжения, не имеющий резервов?! В лучшем случае, об отходе: как выбраться из вражеского кольца. И поступали так, отдавая врагу инициативу, и проигрывали, и погибали. А у Белова мысль о том, как бить неприятеля. И не просто замысел, не идея вообще, а подробно разработанный план с учётом всех плюсов и минусов. При этом он даже не просил значительных подкреплений, намереваясь обойтись в основном силами своего же 1-го гвардейского кавалерийского корпуса.
Тут требуется небольшое пояснение. В конце января, как мы знаем, Белов увёл с собой за линию фронта через Варшавское шоссе лишь основное ядро корпуса, сабельные и пулемётные эскадроны с полковой и частью дивизионной артиллерии. Все тылы, обозы, некоторые штабы, раненые и больные люди, целые подразделения, не успевшие прорваться через шоссе, остались на Большой земле. Остался даже полк, ожидавший пополнения конского состава. Всем им приказано было сосредоточиться в месте сбора возле Калуги. Туда же направлялись маршевые эскадроны, выписавшиеся из госпиталей раненые, поступало вооружение и снаряжение, предназначенное для конногвардейцев. И получилось так, что к середине весны возле Калуги сформировался второй состав корпуса, которым командовал заместитель Белова энергичный генерал И. А. Плиев. Причём этот второй состав по численности и по вооружению значительно превосходил те соединения, которые сражались в тылу неприятеля. Кроме 1-й и 2-й гвардейских кавдивизий, в новый состав корпуса была включена ещё 7-я гвардейская кавдивизия. И танковая бригада. Второй состав корпуса насчитывал почти двадцать пять тысяч человек и имел довольно сильную артиллерию.
Павел Алексеевич Белов предлагал вот что. Используя период весенней распутицы, сковывавшей манёвренность вражеской техники, 50-я армия генерала Болдина наносит удар с внешней стороны вражеского кольца на Варшавском шоссе. Белов, продолжая удерживать освобождённую территорию, бьёт по немцам изнутри кольца. У противника там полоса шириной всего 20-30 километров, удара с двух сторон он не выдержит. Образуется коридор, который должны удерживать и расширять войска 50-й и, возможно, соседней 10-й армии. А Белов из кольца не уходит, наоборот, к нему присоединяется второй состав корпуса. Хорошо бы получить для большей устойчивости хотя бы одну стрелковую дивизию и несколько противотанковых артиллерийских полков. С этими силами Белов закрепится в освобождённых районах и сможет наносить удары по флангам и тылам противника возле Вязьмы или в направлении на Смоленск.
Фамилия Белова вновь, многократно повторяясь, зазвучала в больших штабах, в Ставке Верховного Главнокомандования. В разных инстанциях предложение было встречено очень даже неодинаково. Странно, поспешно, на мой взгляд, даже нервозно отреагировал на него командующий Западным фронтом Жуков. Едва ознакомившись с радиограммой, сразу дал ответ: замысел в принципе правильный, но 50-я армия к наступлению сейчас не готова и пробить коридор навстречу Белову не сможет. Думаю, дело было отнюдь не в готовности 50-й, что подтвердят ближайшие события. Сказались, по меньшей мере, два разнородных, но единонаправленных фактора. Только что Западный фронт понёс большую утрату, немцы уничтожили 33-ю армию генерала Ефремова, действовавшую севернее группы Белова. Болезненно переживал Жуков это тяжёлое поражение и осторожничал, может быть, даже чрезмерно. И второе: самолюбие Георгия Константиновича было таково, что он часто, особенно под настроение, в штыки встречал любое предложение, инициатором которого являлся не он сам, а кто-то другой. И чем интересней, чем масштабней было предложение, тем болезненней была первая жуковская реакция. А в этот раз восприятие обострено было тем, что замысел исходил от человека, которого Георгий Константинович интуитивно опасался, как достойного соперника по воинской славе. Однако умен был Жуков, а начальник его штаба В. Л. Соколовский – семь пядей во лбу – способен был не только найти решение, но и обуздать командующего, направить энергию в нужное русло. Не прошло и недели, как мнение Жукова изменилось на прямо противоположное. Почему?
Повлияло то, что предложение, «с порога» отринутое Георгием Константиновичем, тем не менее продолжало обсуждаться в Генштабе, было доведено до сведения Верховного Главнокомандующего. Но ещё важнее было другое. Соколовский ли подсказал, или сам Жуков сообразил: план Белова полностью соответствовал его намерениям, конкретизировал их применительно к сложившейся обстановке. Чего хотел Жуков? В начинавшейся весенне-летней кампании сосредоточить основные силы на центральном, западном направлении и вести здесь наступление, добиваясь прежде всего той цели, которую до сих пор не удалось осуществить: окружить и уничтожить Ржевско-Вяземскую группировку противника, уже и так в значительной степени изолированную от главных немецких сил. С юга на Вязьму будет давить Белов. С востока по району Ржев-Зубцов ударит 20-я армия, которая под руководством генерала Власова продвинулась далеко за Волоколамск, до станции Шаховской. Правда, Власова там теперь нет, он под Ленинградом, но армия достаточно сильна и боеспособна. Не тут ли надо искать успех? А план Белова – это ключ к успеху. И ключ этот уже поворачивается в замке: не ожидая, пока начальство разберётся с его замыслом, Белов исподволь осуществляет свои намерения. Его 2-я гвардейская кавдивизия и две воздушно-десантных бригады значительно продвинулись к Варшавскому шоссе, захватив станцию Вертерхово и ещё несколько населённых пунктов… Нельзя же командующему фронтом плестись в хвосте событий, этак и обскакать могут.
Придя к такому выводу, Георгий Константинович допустил ещё одну поспешность, а точнее сказать – ошибку, причём самую элементарную, приведшую к скверным последствиям. За лаврами, что ли, погнался? Не позаботившись усилить 50-ю армию, не подкрепив её артиллерией, не обеспечив авиационной поддержки, приказал генералу Болдину немедленно нанести удар по немцам в районе Зайцевой горы, захватить эту господствующую высоту, соединиться с Беловым, обеспечить проход к нему второго состава корпуса, а затем прочно удерживать коридор.
Неожиданной, совершенно неподготовленной была эта операция, и место для неё, на мой взгляд, выбрано было весьма неудачно. Конечно, Зайцева гора господствует над окружающей местностью, кто владеет этой высотой с отметкой 269,8, тот контролирует значительный участок Варшавского шоссе и территорию километров на десять окрест. Это в одинаковой степени понимали как и мы, так и немцы. Бои здесь шли с февраля, обе стороны сосредоточили значительные силы. Немцам-то было легче, они зарылись в землю, укрепились и оборонялись. А наши штурмовали, атаковали в лоб, с бессмысленным упрямством, неся большие потери. Эту возвышенность солдаты окрестили Чёртовой горой, и никак не следовало бы прокладывать коридор к Белову именно здесь. Ударить бы километрах в двадцати от горы, где у немцев меньше сил, где нет укреплений, где леса способствуют скрытому передвижению. Так нет же, понесло опять на эту возвышенность.
Возле Чёртовой-Зайцевой горы развернулся долгий изнурительный бой. Войскам 50-й армии удалось, наконец, штурмом взять господствующую высоту, но на этом армия и выдохлась. Части Белова пробивались в этот район с запада. Всего два километра отделяли кавалеристов от пехоты. Всего два! Ещё бы усилие, ещё бы дивизию сюда – и кольцо было бы разорвано, важный замысел был бы осуществлён. Но у Болдина резервов не имелось, командование фронта о наращивании удара позаботиться не успело. А немцы бросили к месту прорыва авиацию, спешно подтянули танки, мотопехоту. Зайцеву гору пришлось оставить.
(Ох, уж эта досадившая нам гора, долго стоявшая непреодолимой преградой перед 50-й армией. Захватывали её, отдавали… Склоны были обильно политы кровью. В конце концов командарм Болдин решил поступить с ней, как Иван Грозный с укреплённым кремлём при осаде Казани: сделать подкоп и взорвать. Со всей армии собрали бывших шахтёров, заложили колодец глубиной в 6 метров и повели тоннель высотой 110 и шириной 70 сантиметров. Трудились круглосуточно несколько недель. Под немецкие позиции был заложен заряд из 9 тонн взрывчатки, усиленный большим количеством противотанковых мин. Утром 4 октября 1942 года Зайцева гора взлетела в воздух вместе с вражескими укреплениями. Взрыв был настолько силён, что в радиусе нескольких километров сдетонировали все минные поля. Опорный пункт противника перестал существовать.)
Неудачные события в полосе 50-й армии, вызванные поспешными и несогласованными действиями, отнюдь не повлияли на отношение к плану Белова. Жуков расценивал неудачу как срыв, который можно исправить. Для Генштаба это была мелкая частность, которую следовало учесть, но которая никоим образом не могла повлиять на крупномасштабный замысел. Угроза, если так можно выразиться, нависла совсем с другой стороны, от своих. Сторонники южного наступательного варианта Тимошенко и Хрущёв, узнав о новом западном плане, ринулись по всем доступным каналам отстаивать своё направление. Мы, мол, готовим большую операцию в Барвенковском выступе для освобождения Харькова, уже войска сосредоточиваем, а нам палки в колёса?! Центр тяжести всей летней кампании передвигается в другое место?! Пытались давить на Генштаб, на Шапошникова, но у интеллигентного Бориса Михайловича манеры мягкие, а характер твёрдый, не поколеблешь. Давили на Верховного Главнокомандующего, подключив к этому делу своих авторитетных сторонников Берию и Микояна, беспокоившихся за Кавказ. И начальник Главпура Мехлис был заодно с ними. Он курировал Крымский фронт, считал, что успех под Харьковом облегчит положение Севастополя, поможет скорее освободить Крымский полуостров. У каждого имелись веские резоны. А в результате опять неясность перспектив, бездействие.
Простовато-лукавый мужичок Хрущёв, изменив свою тактику, убедил Сталина считать готовившуюся в районе Харькова операцию внутренним делом Юго-Западного направления (командующий Тимошенко), с тем, чтобы Генштаб, особенно лично Шапошников, не вмешивались: сами готовим, сами в ответе. Сталин пошёл на это, ущемив права Генерального штаба и поставив Бориса Михайловича в довольно неловкое положение. Со своей стороны, Жуков, опираясь на план Белова, укрепился в мысли о возможности ликвидировать наконец Ржевско-Вяземскую группировку противника, ближе других выдвинутую к Москве, выдернуть эту занозу. Он даже свой командный пункт решил перенести из Перхушкова ближе к району предполагаемых действий, штаб Западного фронта начал постепенно перемещаться к деревням Пяткино и Самсоново, к маленькому посёлку с весёлым названием Бодрая Жизнь. (После войны на месте этих деревень и посёлка возник достославный город Обнинск, где учёные-физики занимались использованием атомной энергии и в 1954 году дала ток первая в мире атомная электростанция.)
Наиболее правильную, на мой взгляд, позицию по-прежнему занимал Борис Михайлович Шапошников. Стоял на своём: нам не наступать надобно, а держать глухую оборону, измотать атакующих немцев на заранее подготовленных, глубоко эшелонированных рубежах. А замысел Белова не противоречил его концепции, это ведь будет сражение не на наших оборонительных линиях, а далеко впереди, на аванпостах, если оно и не принесёт большого успеха, то при всех условиях привлечёт к себе значительные силы немецких войск.
И раз, и другой напоминал Шапошников Иосифу Виссарионовичу, что наступление, в успехе которого нет уверенности, гораздо хуже наступления возможного, но не начатого. Во втором случае войска держат противника в ожидании, сковывают его, изматывают нервы. А наступление неудачное напряжённость сразу снимает, позволяет неприятелю маневрировать силами и средствами, вдохновляет на ответные действия.
Я, беспартийный, классиками марксизма не увлекавшийся, для вящей убедительности даже статью Фридриха Энгельса о войне процитировал Иосифу Виссарионовичу. «Если действия армии диктуются не столько военными соображениями, сколько политической необходимостью, то такая армия уже наполовину разбита».
Сталин колебался: какое же окончательное решение принять? А время шло. Нет, не шло, а стремительно летело. Немцы могли в любой момент начать свою игру, опередив нас.
В ночь на 9 мая за линию фронта к Белову вылетел начальник оперативного управления штаба Западного фронта генерал-майор Голушкевич Владимир Сергеевич. Об этом договорились Жуков и Шапошников, не поставив в известность Сталина. Опытный, добросовестный Голушкевич должен был на месте оценить обстановку, а главное, – с глазу на глаз сообщить Белову, что план его одобрен. В 50-ю армию направлено пополнение, она будет усилена танками и артиллерией, получит авиационную поддержку. Будут приняты все меры, чтобы 50-я пробила коридор к группе Белова и удержала его. К Белову пройдёт второй состав гвардейского кавкорпуса, пройдёт противотанковая артиллерия и пехота. Возможно, целая армия. Этими войсками Белов должен заблокировать железную дорогу Смоленск – Вязьма, по крайней мере, от Ярцево до Вязьмы. Одновременно удар по Ржевско-Вяземской группировке противника нанесёт 20-я армия. Наступление начнётся не позже 5 июня.
Возвратившись, Голушкевич доложил Жукову и Шапошникову, что Белов готов начать активные действия в любой день и просит только не затягивать сроки. К середине июня подсохнут дороги, немцы двинут свою многочисленную технику, остановить которую группа Белова не сможет. И буквально в тот же день о поездке Голушкевича стало известно Берии, а через него Хрущёву и Тимошенко. Ну и конечно Сталину. Ситуация в Ставке ещё более осложнилась.
